четверг, 11 июня 2009 г.

На Таганке было обсуждение «Вишневого сада» внутри театра. Актеры, не занятые в работе, довольно сухо приняли спектакль. По их мнению, это было местами скучновато, местами непонятно.
Об общем замысле говорили вежливо-абстрактно, что, мол, общий замысел понятен, но никто не порассуждал по поводу этого самого замысла. В чем он?
Только один случайно присутствовавший на обсуждении литератор сказал, что жизнь «строит рожи», а люди живут и не знают своей судьбы. И Чехов об этом печалится. Этот зритель, подумал я, умеет отвлекаться от частностей, понравившихся ему или нет, умеет отвлекаться от них и выстраивать в голове нечто общее «Но все же,— сказал он,— нельзя все время играть конечный результат. Судьба судьбой, но люди живут, они не просто пешки, марионетки в каком-то предначертанном построении, между тем актеры в спектакле скорее манекены, чем живые люди».
Я отвечал, что это правда, что надо достичь объема, но теперь почти разучились его достигать.
Теперь режиссер и актер, дай Бог, чтобы схватили какой-нибудь стержень, но обживают они его с трудом и муками. На Гаева в Москве, пожалуй, есть один Смоктуновский, а остальные возьмут лишь одну черту, если вообще возьмут. А на Таганке откуда Гаев?
Трактовка исходит часто не только из современных задач, но и из современных возможностей. Режиссер, как и скульптор, работает в материале.
И вот получается спектакль, в котором общее решение не вытекает из объемной, живой ткани, а становится плохом лишь какого-то искусственного построения. Это, конечно, так.
Однако в этом, на мой взгляд, есть и некое достоинство. Явно иной человеческий материал, чем тот, что был в эпоху Чехова, диктует как бы не просто исторический, классический спектакль, а экспериментальный, приближающий старую пьесу, так сказать, к сегодняшней фактуре, и физической и духовной. «Вишневый сад» становится как бы совершенно новой пьесой, к тому же написанной прекрасно.
Разумеется, чеховеды от вольности этой приходят в раздражение, но со временем они привыкнут, ибо человек 80-х годов XIX века уже никогда не воскреснет. Правда, будут таланты, способные в большей или меньшей степени проникнуть туда. Однако, скорее всего, талант будет включать в себя не только возможность проникнуть в то,— он еще будет выражаться в способности ощутить современное отношение к старым проблемам и ситуациям.
Софокл уже, вероятно, никогда не будет поставлен так, как он шел в его время. Чехов — как при Чехове. Да и не нужно.
Хотя, конечно, стремиться к объему все равно необходимо. И тут выступавший на обсуждении литератор, сказавший о марионетках, конечно, все-таки прав.
Впрочем, что такое объем? Это, быть может, смелое, оперирование ролью, это абсолютное владение ею. Это! умение раскрыться в ней полностью самому. Вот уж прав был Станиславский, придумав знаменитую формулу — «я», в предлагаемых обстоятельствах». Предлагаемые обстоятельства вроде остаются в пьесе все те же, а «я» вечно меняется. И если это действительно «я», а не что-то мала определенное, то это «я» должно раскрываться, смело толкуя по-новому все, что вокруг него.

Комментариев нет: