За спиной Тибальта стоит старик Капулетти. Сегодня утром герцог оштрафовал его за очередную драку слуг.
Правда, Капулетти не был виновен в этой драке. Дрались его слуги и его родственник Тибальт. Дрались потому, что принадлежат к его роду, дрались, так сказать, его именем. Но он сам прямого отношения к таким делам теперь уже не имеет. Он, как говорится, генерал на пенсии.
Когда-то он был, возможно, похлеще Тибальта. И никакие сомнения его не посещали.
Теперь же, при новом герцоге, в зрелости своих лет — он стал потише и даже ратует за мир. Впрочем, может быть, и потому, чтобы не попадало от герцога, как сегодня.
Во всяком случае, ежегодно он устраивает большие торжества, приглашая на них полгорода и представая гостеприимным хозяином. Теперь уже немолодой и рыхлый мужчина, он с улыбкой встречает гостей и острит.
В одном из театров, за кулисами, я видел портрет Гинденбурга, приготовленный для какого-то спектакля. Это была сильно увеличенная фотография — рыхлое, полное лицо с мешками под глазами. Возможно, и он шутил когда-либо, но в глазах ни тени добродушия. В обрюзгшем лице — одно сплошное железо.
Говорят, что Черчилль был капризен и часто впадал в состояние бешенства. И был тогда страшен.
Рассердившись на Тибальта, Капулетти во время бала так наказывает своего воинственного родственника, что тоже становится жутко.
Хотя, по сути, он как бы прав, так как отстаивает спокойствие на своем мирном празднике. Но его манера подавления другого человека сама по себе все окрашивает в дурной цвет.
Капулетти — любящий отец и толковый хозяин дома, он тяжело переживает смерть Тибальта и неповиновение дочери. Его поведение у постели мертвой Джульетты полно трагизма. Да, это живой человек, а не мумия, но это — Капулетти!
Вся вражда в спектакле становится игрушечной, когда на сцену вместо этих живых и мощных фигур выходят одинаково, дурацки-бездарные старики, путаясь в исторических костюмах и патетически размахивая руками.
И между этими марионетками ходят Ромео и Джульетта, сумевшие будто бы «противостоять вражде».
Нет уж, если вражда и ненависть, так они должны быть нарисованы столь живо и столь истинно, что сама мысль о возможности примирения через любовь должна показаться нам невероятной.